Введение в критическую агиографию
В качестве заключения к только что проделанному предварительному описанию нынешнего состояния критической агиографии как науки мы вновь вернемся к одному из наиболее интересных вопросов, на которые она призвана ответить: откуда взялась христианская агиография?
Мы уже бегло касались этого вопроса в разделе 2.5, констатировав, что христианская агиография старше христианства, коль скоро ее классическими образцами можно считать, например, Маккавейские книги. Но даже эта ссылка на дохристианскую древность не снимает вопроса: зачем агиография вообще понадобилась христианству? Почему нельзя было писать о святых, используя почтенные античные жанры биографии и исторической хроники?
Когда-то, в статье 1910 года, на этот вопрос попытался ответить великий историк Церкви, много занимавшийся и агиографией, — А. фон Гарнак (Adolf von Harnack, 1851–1930). Статья «Das ursprüngliche Motiv der Abfassung von Märtyrer- und Heilungsakten in der Kirche» («Первоначальная мотивация составления “деяний” мучеников и святых в Церкви») [1] достигала той высочайшей степени теологического романтизма, которая давалась только самым сухим немецким профессорам-позитивистам. Гарнак предположил, что основу житий святых первоначально составили записи их подлинных слов, которым придавалась особая важность вследствие буквального, как он считал, понимания ранними христианами слов Христа о том, что Дух Святой будет Сам говорить за христиан, когда их повлекут на суд (Мк. 13, 11; Лк. 12, 12). Поэтому речи мучеников на допросах воспринимались как продолжающееся откровение, продолжающееся Евангелие, и подлежали, с точки зрения Гарнака, дословной фиксации [2].
Нужно ли говорить, что от этой концепции Гарнака мало что осталось уже после критики Делеэ [3]? Сегодня, когда ни для кого не секрет, что даже слова Христа не стремились записывать дословно, гипотезу Гарнака тем более хочется списать на издержки гипертрофированного библейского культа у некоторой части протестантов. Однако в науке нередко бывает так, что неверная научная теория исходит из здравой методологической интуиции.
Такой интуицией у Гарнака была, на наш взгляд, идея о необходимости преемства между Евангелием и агиографией. Если сегодня Евангелие уже не представляется исходной точкой этой цепи преемства, начавшейся раньше христианства, то это сути дела не меняет. Да, христианская «биография» Мессии, изложенная в Евангелиях, была построена по образцам «биографий» Его ветхозаветных предтеч и пророчеств, но сама эта «биография» тем более должна была стать образцом для «биографий» тех, кто исполнял слова апостола Павла:
Это преемство между агиографической литературой и литературой новозаветной, а через последнюю — с ветхозаветной, осуществляется, главным образом, на уровне агиографического субстрата, а именно, той его составляющей, которую выше (раздел 2.9) мы связали с христианской традицией.
Первоначальное назначение христианской составляющей агиографического субстрата — связать деятельность данного святого (или смысл данной святыни) с актуальным для данной эпохи и местности пониманием христианской традиции. Поэтому вполне возможно, что новые святые будут изображаться как заключительные звенья цепи, иногда очень длинной, святых прошлого: например, князь Владимир — новый Константин, но Константин — новый апостол и даже новый Мессия. Таким образом, связь с актуальным для какого-то времени и места пониманием христианства все равно оказывается проекцией на Новый Завет.
Но ведь и сам Новый Завет устроен как «проекция». В этом, кстати, причина того, что христиане первые двести лет почти не называли свои новозаветные тексты Писаниями, да и позже, в Никейском Символе веры, например, слова «…и воскресшаго в третий день по Писанием» являются отсылкой к Ветхому Завету, а не к Новому (точнее, они являются цитатой из 1 Кор. 15, 4, где и содержится ссылка на Ветхий Завет). Новый Завет, и в частности Евангелия, изначально строились как принципиально «вторичный» текст по отношению к «первичному» — Ветхому Завету (точнее, к той сумме текстов, которую новозаветные авторы называли Писаниями и которая была существенно шире, чем набор текстов, относившихся к Ветхому Завету в какой бы то ни было из позднейших христианских церквей; не все из этих текстов дошли до нашего времени [4]).
Можно поэтому сказать, что и Евангелия имеют свой агиографический субстрат. Его изучением современная наука занялась вплотную после того, как был получен прямой доступ к остальной литературе новозаветной эпохи, то есть, главным образом, с середины XX века. Это была своего рода научная революция, стимулированная открытиями рукописей Мертвого моря, но состоявшая в основном в передатировке и новом изучении псевдоэпиграфической литературы, таргумов и еврейской мистической литературы
Нашей целью было лишь указать на значение агиографического субстрата в Евангелии. Евангелие написано никак не в жанре биографии — иначе бы оно не отказалось так легко от почти всякой информации о детстве и юности Иисуса. Оно рассказывает об Иисусе лишь постольку, поскольку важно рассказать о Нем как о Мессии — Христе. И прежде всего
Повествования о христианских мучениках и о христианских святынях строились аналогично, с той разницей, что в агиографический субстрат вошли и новозаветные тексты, а также весь последующий опыт христианской традиции.
Теперь мы подошли к промежуточному выводу, с которым нам предстоит работать в дальнейшем: христианская агиография как традиция, в которую нужно включать и новозаветные документы, была получена христианством в готовом виде от предшествовавших христианству иудейских общин. На языке богословском можно сказать, что принципы христианской агиографии сложились еще внутри Ветхозаветной Церкви.
Этот вывод все еще не содержит ответа на вопрос о происхождении христианской агиографии. Мы лишь переадресовали этот вопрос от раннехристианской среды к дохристианской иудейской.
Для дальнейших поисков нам необходимо гораздо больше узнать о принципах построения агиографического произведения. Основные наблюдения тут сделаны на материале христианской, а не иудейской агиографии, причем важнейшие из этих наблюдений также принадлежат Делеэ.
Примечания
| [1] | Опубликована в: Sitzungsberichte der königlich Preussischen Akademie der Wissenschaften (1910) 106–125. |
| [2] | Вот одна из его характерных формулировок: «Am Anfang stand die Abfassung von Märtyrerakten unter ganz anderen Bedingungen als später. Um durch authentische Urkunden zu erweisen, daß die Kirche des Ursprung ist und daß Christus noch in dieser Kirche lebendig ist, dazu wurden sie geschrieben» («Первоначально составление мученических актов происходило в совершенно иных условиях, нежели позднее. В аутентичных первоисточниках обнаруживается, что Церковь находится при своем начале, что Христос в этой Церкви еще живой, и именно поэтому были написаны мученические акты». — |
| [3] | |
| [4] | Современным введением в эту проблематику могут служить: |