Введение в критическую агиографию
Если нужно понять агиографическую легенду, то необходимость изучения ее субстрата понятна. А если не нужно? Или если нужно, но к легенде не подступиться никак, кроме как через субстрат? Что дает изучение агиографического субстрата как такового?
Едва ли можно дать на эти вопросы исчерпывающий теоретический ответ. Поэтому дадим ответ практический — в виде двух примеров из очень разных областей.
Пример — главный документ эфиопской государственной идеологии
Дошедшая редакция на эфиопском — XIV века, но она содержит множество более ранних слоев, которые подлежат, слой за слоем, последовательной «расчистке». Расчистка оказывается возможной потому, что основное содержание агиографической легенды достаточно эксплицитно (основание в Аксуме второй, после Константинополя, христианской столицы мира, которая наряду с Константинополем и через его посредство также становится Новым Иерусалимом). Это содержание относится к VI–VII векам, когда и сформировался основной корпус легенды. Но уже тогда для формулировки легенды был использован архаичный агиографический субстрат, которым стали древнейшие иудео-христианские (и просто иудейские) предания о Сионе, формировавшиеся в среде, в которой литургическим языком был еврейский. Эти предания находят параллели с древнейшими иудейскими и христианскими источниками, а также — что особенно для нас примечательно! — с результатами сходных реконструкций агиографического субстрата других легенд об основании христианских столиц (например, связанных с Мцхетой в Грузии и с Эчмиадзином в Армении).
Таким образом, исследования агиографического субстрата различных легенд могут дать новые источники для обращения к самой глубокой христианской и предхристианской древности. Методика таких исследований напоминает — приведем параллель из лингвистики — изучение древних языков не только на основании текстов (количество которых бывает подчас небольшим, вплоть до нескольких слов), но и с привлечением данных из сохранившихся до нашего времени родственных языков.
Разумеется, еще более близкая параллель — сравнительно-историческая литургика, методика которой была разработана, с намеренной оглядкой на языкознание, Антоном Баумштарком (Anton Baumstark, 1872–1948 [2]). Современные ее методы оказываются, по недостатку материала, малоэффективными для эпох старше IV века, но изучение архаичных агиографических субстратов оказывается еще одной сферой, где агиография может и должна приходить на помощь литургике, позволяя литургическим реконструкциям уходить в глубь веков. Например, все агиографические рассказы о святилищах уже
Коль скоро агиографический субстрат содержит символы, общие с фольклором, и коль скоро фольклорные символы специфичны для своей этнокультурной среды, изучение агиографического субстрата может позволить идентифицировать этнокультурную среду, в которой возникла соответствующая агиографическая легенда. Разумеется, чаще всего такое исследование не имеет смысла — как, например, обычно не имеет смысла идентифицировать труп по ДНК, если возможна идентификация по внешнему виду или хотя бы по одежде. Но иногда просто нет другого выхода. За примерами далеко ходить не надо — достаточно зайти в Киевскую Русь. Ее этнокультурная среда не была однородной, особенно резким было различие между варягами и славянами. Но как это отразилось в агиографии?
Здесь может помочь только анализ агиографического субстрата, так как в русской традиции последующих веков соответствующие этнокультурные традиции смешались и перестали существовать отдельно друг от друга. Но скандинавский агиографический субстрат, наличие которого в древнейшей русской агиографии X–XIII веков никем особенно не отрицалось, все-таки почти никем, за совсем уж единичными исключениями, не исследовался. Слишком близко этот вопрос подходил к излишне политизированной при всех российских режимах теме «варяжской гипотезы»…
Любой агиографический субстрат, переставший функционировать в данной культурной традиции, невозможно опознать «визуально», то есть без специальных аналитических процедур. Однако его можно идентифицировать, если мы располагаем в качестве эталона генетическим материалом, взятым из среды происхождения данного субстрата. В случае скандинавского агиографического субстрата эталонный материал дают нам произведения скандинавского эпоса и агиографии (в литературе «варягов» светский эпос и агиография очень слабо отделены друг от друга).
Пожалуй, первым систематическим исследованием скандинавского агиографического субстрата в агиографических традициях Киевской Руси стала недавняя работа Саввы Михеева об агиографическом досье Бориса (страстотерпца, убиенного вместе с Глебом) [3].
Если изложить ее суть в одном предложении, то вывод автора — основанный, разумеется, на систематическом сопоставлении литературных параллелей — заключается в том, что первоначальные повествования о Борисе распространялись в среде, где думали на «языке» Эдды и династической идеологии Инглингов.
Совершенно очевидно, что список древнерусских агиографических произведений, основанных на скандинавском агиографическом субстрате, будет постепенно расширяться. Иногда такой субстрат вполне эксплицитен, как, например, в рассказе
Но не менее очевидно, что не во всех произведениях агиографии Киевской Руси будет найден такой субстрат. Например, оба дошедших до нас агиографических панегирика св. князю Владимиру (
Поскольку агиографический субстрат функционирует без его осознания реципиентами легенды, его можно сравнить с языком коллективного бессознательного, общего для данной этнокультурной общности. Не будем считать это сравнение ни слишком игривым, ни слишком оригинальным: ведь агиографический субстрат — это язык, как мы неоднократно замечали выше, а что бессознательное устроено как язык — это известный тезис Лакана…
Примечания
[1] | Cм.: |
[2] | Основные принципы метода Баумштарка изложены в монографии: |
[3] |