В. М. Лурье

Введение в критическую агиографию

1.3
Рождение критической агиографии из духа математики

Литература: B. Joassart, Hippolyte Delehaye. Hagiographie critique et modernisme, 2 vols. (Bruxelles, 2000) (Subsidia hagiographica, 81).

Милостью Божией, к началу XX века болландисты подошли не только с кризисом. Как могли бы пошутить они сами, fuit homo missus a Deo cui nomen erat Hippolytus.

Он вступил в Общество болландистов в 1891 году, чтобы издавать и исследовать жития, но заодно к 1903 году создал критическую агиографию. То, что он ее таки создал, стало окончательно ясно из первой же публикации в истории этой дисциплины — сначала статьи (1903), а потом, на ее основе, небольшой одноименной книги, вызвавшей довольно большой скандал: Hippolyte Delehaye, Les légendes hagiographiques (Bruxelles, 1905) [1].

Отец Ипполит Делеэ (1859–1941) начал свою научную карьеру в ордене иезуитов в качестве преподавателя математики и к агиографии обратился далеко не сразу. По всей видимости, именно это ему и помогло: в агиографии он постарался создать теорию в чем-то даже математическую. Тут можно провести вполне законную методологическую параллель с русским формализмом 1920-х годов, который тоже вдохновлялся математикой и точными науками, а один из его основателей, Б. В. Томашевский (1890–1957), также начинал свою карьеру как преподаватель математики.

Критическая агиография как самостоятельная наука, отличная от филологии, начинается с Делеэ. Причем начинается с войны на два фронта: оппоненты из школы Узенера долго не видят в ней научного соперника, зато подозревают противника конфессионального, тогда как в администрации Католической церкви сразу же пугаются «модернизма» и, несмотря на ходатайства своих собственных выдающихся ученых в кардинальском достоинстве, всячески затрудняют дальнейшую работу Делеэ.

Так с самого начала развитие критической агиографии осложнялось вненаучными факторами. Научная школа, культивировавшаяся и после Делеэ почти исключительно в рамках небольшого научного общества внутри монашеского ордена, славящегося своей дисциплиной, была обречена сразу и на трудности взаимопонимания с остальным научным миром, и на уязвимость от перипетий церковной политики или даже кадровых расстановок в церковной администрации. Эти трудности компенсировались только одним: масштабами личностей тех людей, которые развивали в XX веке критическую агиографию как теоретическую дисциплину. Когда-то она должна была все-таки выплеснуться за пределы «узкого круга», и будем надеяться, это произошло в наши годы, когда последний из великих болландистов, М. ван Эсбрук, завершил свои дни вне этого общества, общаясь почти исключительно в светской научной среде, а само общество, если не de jure, то de facto, все более превращается в светское.

Науке были одинаково неполезны и гонения на Les légendes hagiographiques, когда эта книга только что вышла, и превращение ее в методичку для составления проскрипционных списков на исключение святых из календаря во время католического «аджорнаменто» в 1960-е. Религия не должна так сильно зависеть от науки, чтобы обращать на нее столько внимания, а наука должна уметь освобождаться от объятий религиозных структур, если они становятся слишком тесными.

Примечания

[1]Теперь переведена на разные языки (но, к сожалению, не на русский), а последнее издание оригинала — 4e éd., augmentée d’une notice de l’auteur par P. Peeters (Bruxelles, 1955) (Subsidia hagiographica, 18a).