Введение в критическую агиографию
Переходя к «агиографической лингвистике», мы должны сначала ответить на общий вопрос: к какой «группе языков» относится язык агиографии? Мы уже говорили, что это не язык исторического повествования, не язык эпоса, не язык художественной литературы… А что же это все-таки за язык?
Агиография — это составляющая часть культа, и она говорит на языке культа, а язык культа — это символы.
Эпос и миф тоже говорят на языке символов, и в этом их сходство с агиографией. Более того, символический язык эпоса и символический язык агиографии имеют общие пласты «лексики», и на констатации этого факта строились как мифологические теории Узенера, так и введенное Делеэ понятие
Однако в символическом языке агиографии еще больше своей собственной «лексики» (то есть своих собственных символов), а «лексику» общую с эпосом и мифом она употребляет иначе.
Сходное явление встречается и в естественных языках: слово, заимствованное из одного языка в другой, получает в последнем значение, которого не имело в первом. Например, церковно-славянское слово «аггел» (графическая калька греческого ἄγγελος) означает только «ангела сатаны», то есть беса (в отличие от «нормального» заимствования «ангел», означающего настоящего ангела), а современное немецкое Handy означает мобильный телефон, не имея такого значения в английском языке. Нечто подобное происходит и с символами агиографического языка, когда они бывают общими с символами эпоса или мифа.
Агиография говорит на языке символов не в специальных случаях
В этой последней особенности агиография смыкается с некоторыми другими родами литературы, вроде
Отзываясь «на злобу дня», агиография может превращать святых (иногда новых, а иногда старых, но «переосмысленных» в создаваемых на потребу дня памятниках агиографии) в символы той церковной идеологии (догматической, канонической и т. п.), борьба за которую ведется в данный момент.
Огромное количество подобных случаев знает начавшаяся в V веке и продолжавшаяся особенно интенсивно около трехсот лет борьба сторонников и противников Халкидонского собора, дио- и монофизитов. Теоретическому осмыслению этого — очень обширного — материала посвящена статья М. ван Эсбрука «Le saint comme symbole [Святой в качестве символа]» (1981). В частности, там приводится пример двух конкурировавших между собой легенд о св. Софии, одну из которых (общеизвестную
Во всех легендах о св. Софии развивалась эпическая тема «премудрости», которая даже в Ветхом Завете была далеко не новой и появилась из более древней литературной традиции, знакомой нам теперь по
Примеры использования святых в качестве символов в недогматической идеологической борьбе особенно характерны для легенд об апостольском происхождении христианства в той или иной стране. Вопрос о том, откуда пришел в данную страну ее апостол, — это символическое выражение вопроса о ее церковной юрисдикции; последний вопрос может быть осложнен догматикой, если конкурирующие за данную территорию церковные центры относятся к разным конфессиям (например, это было типично для Кавказа, где конкурировали православие и монофизитство: апостольскому культу монофизитов — мученика Лонгина — православные противопоставили свой апостольский культ, Симона Кананита; при этом обе стороны почитали во святых и того и другого, а отличался лишь характер культа) [3]. Но теоретически это не обязательно.
Так, в Древней Руси в XI веке имелись три взаимоисключающие легенды об апостольском происхождении в ней христианства, различие между которыми не было связано с догматикой. Древнейшая из них состояла в том, что христианство принес — своими мощами — св. Климент Римский, один из «мужей апостольских» (то есть непосредственный ученик апостолов, точнее, апостола Петра). Эта легенда времен Крещения Руси означает подчиненность (не обязательно административную, а просто статусную) Киева Херсонесу. Следующая легенда, сформулированная в 1040-е годы, предлагает считать апостолом Руси св. князя Владимира, при этом констатируя, что никакие другие апостолы ее не посещали. «Эмансипационный» характер такой трактовки культа Владимира (выраженный в двух панегириках: в
По «правилам игры» в тех легендах, где рассказом о начале христианства в какой-то стране обосновывается претензия на самостоятельность ее христианской традиции и связь этой традиции с остальными, речь должна бы идти только об апостолах. Но, когда заставляет нужда, всегда приходит на помощь византийское понятие «равноапостольность», которое позволяет причислить к апостолам любого святого и соответствующим образом интерпретировать его житие.
Как все это соотносится с жанровой классификацией Делеэ? В высшей степени никак.
Легенды о посещении Киева апостолом Андреем, которые противоречат, с одной стороны, всем древним преданиям о его миссионерских маршрутах, а с другой стороны, упомянутым выше данным большинства киевских источников XI века, Делеэ обязан был отнести к «эпической» агиографии. Летописные известия о крещении Руси и перенесении из Херсонеса в Киев мощей св. Климента — к «исторической». Агиографические памятники, относящиеся к Владимиру, — к панегирикам, вплотную приближающимся к «исторической» агиографии.
Но все три легенды функционировали совершенно безотносительно к своему агиографическому «жанру», равно как и к агиографическому «типу».
Как жанры (по Делеэ), так и типы агиографических документов очень важны для историков. Но в актуальной церковной жизни агиографические документы всех жанров и всех типов функционируют наравне друг с другом. Это происходит потому, что не бывает агиографических документов, которые функционировали бы сами по себе. Все они могут функционировать только в связи с соответствующим культом. Во многих случаях, упрощая, мы можем говорить, что имеем дело с конкуренцией агиографических легенд. Но фактически мы всегда имеем дело с конкуренцией разных культов. Было бы абсурдно говорить о конкуренции летописных вставок агиографического содержания с торжественными панегириками, но следует говорить о конкуренции культов, выразивших себя в соответствующих агиографических документах.
Эти культы соотнесены каждый со своим набором символов, главным из которых является символическая фигура соответствующего святого или святыни (храма или священной реликвии). И этот символ одинаково вольготно чувствует себя в агиографических документах любого жанра и любого типа.
Примечания
[1] | |
[2] | |
[3] | Некоторое теоретическое обобщение дано М. ван Эсбруком: |
[4] | О конкуренции в Киевской Руси культов св. Климента Римского и апостола Андрея см.: |