Введение в критическую агиографию
Мы начнем с краткого обзора того, как изучение агиографических текстов постепенно превратилось в науку. Особую науку — критическую агиографию.
Химия получилась из алхимии, а критическая агиография — из филологии.
Люди веками переписывали и переводили жития, разыскивали исправные рукописи, исправляли ошибки своих предшественников — при этом, разумеется, задумываясь о смысле того, о чем написано в проходящих через их руки текстах. Это все была филология, и она применялась к текстам о святых и о святынях постольку, поскольку без нее нельзя работать ни с какими текстами вообще.
Но всякий род литературы имеет свои особенности, которые требуют от филологов, которые им занимаются, специализации. А многие виды литературы требуют для своего понимания еще и исторического анализа. Так возникает междисциплинарная специализация, ориентированная на объект исследования, а не на метод.
В области агиографии такую специализацию начал вводить голландский иезуит Хериберт Розвейде (Heribert Rosweyde, 1569–1629), но он успел опубликовать только программу издания всей житийной литературы, пока что только из рукописей бельгийских библиотек (1607). Кардинал Роберт Беллармин (Roberto Bellarmino, 1542–1621), как говорят, получив этот план от Розвейде, воскликнул: «Этот человек собирается жить двести лет!». Будущее показало, что кардинал ошибся на столетие — не двести, а триста; впрочем, сам Розвейде умер довольно скоро, успев издать не очень большую, но до сих пор очень важную книжку
Идея Розвейде была подхвачена. Первым, кто взялся за издание всей агиографической литературы всего мира (это в принципе; реально речь шла хотя бы только о греческой и латинской), стал иезуит следующего поколения, Иоанн Болланд (Bolland; в латинизированной форме — Болландус, Bollandus, 1596–1665). Он основал издание серии
Команда сотрудников Болланда и после его смерти продолжала называться болландистами, превратившись в особое Общество болландистов внутри ордена иезуитов. Болландисты оказались необычайно успешными в области издания агиографической литературы на латинском и греческом, а также в сопряженных штудиях по истории Церкви и церковной исторической географии. С 1882 года они начали издавать журнал-спутник к
История Общества за первые двести лет знала взлеты и падения, но 1880-е годы принесли очередной расцвет. И на эти же годы пришелся удар: инициатива теоретического изучения агиографических памятников, а отчасти и изданий, была перехвачена немецкой протестантской школой, основателем которой стал работавший в Бонне Герман Узенер (Hermann Carl Usener, 1834–1905).
Именно Узенеру принадлежит первая концепция превращения критической агиографии из «алхимии» в «химию», то есть из простого накопления филологической (а также исторической, историко-географической…) информации в науку о смыслах агиографических легенд и об истории развития их самих, а не только текстов, в которых они воплощались в разное время.
Излишне объяснять, что Узенер, будучи протестантом, не верил в святых, что весьма повлияло на свойства первой научной концепции агиографии. Впрочем, едва ли это не пошло ей на пользу. Ведь святость как таковая не диагностируется научными методами, критической агиографией в том числе.
Критическая агиография, как и всякая наука, не обладает способностью к богословским выводам, и поэтому для нее житие какого-нибудь ересиарха, составленное его последователями, является таким же агиографическим документом, как самые лучшие жития самых великих святых. Критическая агиография занимается только «механическим» устройством жития, а отнюдь не экспертизой подлинности заявленной в нем святости. Уже к началу ХХ века — и очень во многом, я думаю, благодаря Узенеру — это стало ясно всем, кто был причастен к научному изучению агиографии. С этого времени и болландисты решительно шагнут в сторону изучения агиографии монофизитов и несториан (а изучение агиографии «схизматиков» греков они фактически начали еще раньше).