Введение в критическую агиографию
Любая попытка изучения христианского общества в его прошлом и даже в настоящем сталкивает нас с повествованиями о святых и о святынях. Эти повествования и являются тем, что принято называть агиографией.
Но все же изучать эти повествования — это не то же самое, что изучать агиографию.
Агиографические повествования интересны филологам и историкам, но их интерес к агиографии прикладной. Мимо агиографии не пройти, если изучаешь историю текстов, историю литературы, историю Церкви, историю общества, историю культуры… Но все-таки агиографическую литературу стоит изучать и саму по себе, а тем, кто изучает ее для целей филологии и истории, полезно как можно лучше понимать, что она, сама по себе, собой представляет.
Изучение агиографии как наука — это и есть критическая агиография, наименее популярная из всех так называемых церковных наук, сформировавшихся в Новое время. От всех этих наук она отличается тем, что ее предмет наименее очевиден для научного сообщества.
Действительно, никто не станет отрицать, что история богослужения (предмет исторической литургики), или история богословской мысли (предмет патрологии), или история церковного искусства имеют свои собственные области изучения, ясно отграниченные от всех прочих. С агиографией происходит иначе.
Историки часто черпают из агиографических источников, но потом не знают, что делать с почерпнутыми сведениями, если они не перепроверяются через источники привычного типа, вроде хроник и летописей. Попытки использовать уникальную агиографическую информацию для исторических выводов бывают сродни попыткам использовать для приготовления пищи морскую воду. Обычно вину за такие трудности историки возлагают не на самих себя, а на средневековых агиографов: мол, пишут недостоверно. Но агиографы не виноваты. Просто все надо употреблять по назначению. Для кого-то и вино — это недоделанный уксус.
Агиографические источники важны, разумеется, и для историков, особенно для историков Церкви. Времена В. О. Ключевского, когда житийные материалы прочитывались как хроники, но только «второго сорта», менее достоверные, — давно уже позади, но все же историкам еще весьма далеко до освоения разработанных в ХХ веке методик прочтения агиографических материалов каждой эпохи как чего-то вроде — если воспользоваться светскими аналогиями — подшивки газет. Вопросы о том, в каком смысле можно «верить газетам» и в каком смысле можно «верить агиографии», — это вопросы разные, но ответы на них обладают структурным сходством.
Несмотря на большое функциональное сходство со СМИ, агиография пользуется своеобразным символическим языком, который требует специального изучения. Хотелось бы надеяться, что данное исследование сможет послужить введением в этот язык для историков.
Хотелось бы также, чтобы тема критической агиографии заинтересовала всерьез и историков литературы. А. Н. Веселовский понимал важность литературоведческой разработки агиографических памятников и отдал этому делу много сил, однако впоследствии литературоведы, несмотря на развитие критической агиографии, которая могла бы сильно облегчить им дело, совершенно забросили найденное Веселовским направление исследований.
Итак, нашей главной темой будут литературные произведения, порожденные христианским культом святых и святынь. В настоящем введении мы ограничимся лишь общим представлением об устройстве таких литературных произведений, а также об их происхождении и истории изучения. Поэтому оно дает представление о критической агиографии лишь «в первом приближении». Продолжение нашего исследования будет посвящено общей теории нарратива, не только агиографического. Мы предполагаем издать его под названием «Теория нарратива».
Здесь же мы сосредоточимся на том, как «устроены» литературные произведения, порожденные культом святых и святынь, имея в виду, что в дальнейшем мы будем изучать то, как они уже не просто «устроены», но «работают» и эволюционируют.
Все эти темы являются предметом науки критической агиографии. Однако в этой науке уже около семидесяти лет почти не делалось обобщений достигнутого, хотя достигнуто было немало. Сейчас, несмотря на повсеместный интерес к житиям, она претерпевает кризис, так как современный интерес к предметам ее изучения редко включает интерес к критической агиографии как таковой, да и старейшие работники на ниве критической агиографии в последние годы ушли в мир иной, не оставив сформированной научной школы.
Кроме того, теперь совершенно ясно, что агиография не просто соприкасается (как это было замечено еще в начале XX века), но и теснейшим образом связана генетически с огромной традицией иудео-христианской апокалиптики, изучение которой вышло на совершенно новый уровень в последние десятилетия. Поэтому нам придется много говорить не только об агиографии, но и об апокалиптике.
Но учет апокалиптической традиции накладывает на нас и еще одно обязательство: необходимость рассмотреть картину мира, стоящую за нашими текстами, в аспекте истории естествознания. Это следует уже из того, что сами апокалиптические тексты были в той или иной мере естественно-научными.
Современного человека с гуманитарными интересами могут оттолкнуть реконструкции древних представлений из области физики и космологии, но, поддавшись этому чувству, он закроет для себя всякую надежду на проникновение в тот мир, в котором жили наши древние авторы. Если мы изучаем культуру, в которой не было барьера между науками «точными» и «гуманитарными», значит, и нам этот барьер будет фатальной помехой. В конце концов приходится определиться, что для нас важнее — во что бы то ни стало оставаться в рамках гуманитарных дисциплин или все-таки понять то, что мы исследуем. У историка всегда есть выбор, где искать утраченное содержание исторической памяти — там ли, где потеряли, или там, где светлее.
С другой стороны, для современного человека с интересами естественно-научными или математическими должно быть интересно познакомиться с космологиями совсем не греческого типа, которые обещают преподносить все больше и больше сюрпризов для историков точных наук. Да и кто знает, не вдохновят ли они кого-нибудь найти физический смысл в тех новейших физических теориях, создатели которых сегодня все громче и громче стонут из-за его отсутствия…
Наша книга будет иметь некоторый уклон также и в историю науки. Критическая агиография всегда была междисциплинарной, и ее прогресс зависел от успехов разных наук, вплоть до математики. История критической агиографии — это история интеллектуальных всплесков, которые возникали там, где разные идейные веяния вступали в резонанс. Поэтому для нас всегда будет важно хотя бы кратко, но систематически очерчивать историю тех идей (а еще и биографии тех людей), с которыми так или иначе соприкасается критическая агиография. Почти все эти идеи, несмотря на свой иногда более чем почтенный, тысячелетний возраст, до сих пор способны оказываться актуальными и плодоносить.
Мы не будем ставить своей целью существенно помочь изучению «матчасти» современной критической агиографии — библиографии справочной литературы и изданий. Для этого уже есть другие книги [1]. Впрочем, я надеюсь, что при чтении настоящей книги постепенно сложится адекватное, хотя и всего лишь интуитивное, представление как относительно общего объема и географии распространения агиографических материалов, так и относительно самых важных из современных справочников, в которых они описываются.
Желанием краткости будет диктоваться минимизация библиографического аппарата, о чем скажем словами основателя критической агиографии Ипполита Делеэ: «Mais qu’il soit permis de faire remarquer à ceux qui s’étonneraient de certaines omissions, qu’il est deux catégories de noms et de livres que l’on est amené à ne point citer : ceux qu’on ignore et ceux qu’on connaît trop» [2].
Примечания
| [1] | Из них наиболее полезной является, по нашему мнению: René |
| [2] |